Неточные совпадения
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то
тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые
тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный
страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей
тени и каменными своими боками оградить — не от бед
страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
Черный
страх бежит как
теньОт лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней…
Во главе первых в Москве стояли «Московский телеграф», «Зритель» Давыдова, «Свет и
тени» Пушкарева, ежемесячная «Русская мысль», «Русские ведомости», которые со
страхом печатали Щедрина, писавшего сказки и басни, как Эзоп, и корреспонденции из Берлина Иоллоса, описывавшего под видом заграничной жизни русскую, сюда еще можно было причислить «Русский курьер», когда он был под редакцией В.А. Гольцева, и впоследствии газету «Курьер».
— Убийца! — вновь шепчет Петенька, но уже так явственно, что Арина Петровна со
страхом смотрит на него. Перед глазами ее что-то вдруг пронеслось, словно
тень Степки-балбеса.
По земле быстро ползла
тень от тучи и наводила на Передонова
страх. В клубах пыли по ветру мелькала иногда серая недотыкомка. Шевелилась ли трава по ветру, а уже Передонову казалось, что серая недотыкомка бегала по ней и кусала ее, насыщаясь.
Просидела она почти до полуночи, и Кожемякину жалко было прощаться с нею. А когда она ушла, он вспомнил Марфу, сердце его, снова охваченное
страхом, трепетно забилось, внушая мысль о смерти, стерегущей его где-то близко, — здесь, в одном из углов, где безмолвно слились
тени, за кроватью, над головой, — он спрыгнул на пол, метнулся к свету и — упал, задыхаясь.
Мне кинулась — и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!
Да, да — вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя,
тень —
Ужели
тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй — и нет его.
Так решено: не окажу я
страха, —
Но презирать не должно ничего…
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Жуткое чувство
страха охватило парня; он вздрогнул и быстро оглянулся вокруг. На улице было пустынно и тихо; темные окна домов тускло смотрели в сумрак ночи, и по стенам, по заборам следом за Фомой двигалась его
тень.
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым
страхом. Климков старался идти в
тени, ближе к заборам, вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
Трудно описать то ощущение, какое переживаешь каждый раз в боевых местах: это не
страх, а какое-то животное чувство придавленности. Думаешь только о собственном спасении и забываешь о других. Разбитая барка промелькнула мимо нас, как
тень. Я едва рассмотрел бледное, как полотно, женское лицо и снимавшего лапти бурлака.
Но прошло время, и к саду привыкли, полюбили его крепко, узнали каждый угол, глухую заросль, таинственную
тень; но удивительно! — от того, что узнавали, не терялась таинственность и
страх не проходил, только вместо боли стал радостью: страшно — значит хорошо.
Колесников улыбнулся. Снова появились на лице землистые
тени, кто-то тяжелый сидел на груди и душил за горло, — с трудом прорывалось хриплое дыхание, и толчками, неровно дергалась грудь. В черном озарении ужаса подходила смерть. Колесников заметался и застонал, и склонившийся Саша увидел в широко открытых глазах мольбу о помощи и
страх, наивный, почти детский.
Естественно, опасаясь быть обнаруженным, я ждал, что они проследуют мимо, хотя искушение выйти и заявить о себе было сильно, — я надеялся остаться снова один, на свой риск и
страх и, как мог глубже, ушел в
тень. Но, пройдя тупик, где я скрывался, Дигэ и Ганувер остановились — остановились так близко, что, высунув из-за угла голову, я мог видеть их почти против себя.
При грозном слове пытка она приметно побледнела, но ни
тени нерешимости или
страха не показалось на лице ее, оживленном, быть может, новыми для нее, но не менее того благородными чувствами.
И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только
тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды
страх смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
Один… так точно! — Измаил!
Безвестной думой угнетаем,
Он солнце тусклое следил,
Как мы нередко провождаем
Гостей докучливых; на нем
Черкесский панцырь и шелом,
И пятна крови омрачали
Местами блеск военной стали.
Младую голову Селим
Вождю склоняет на колени;
Он всюду следует за ним,
Хранительной подобно
тени;
Никто ни ропота, ни пени
Не слышал на его устах…
Боится он или устанет,
На Измаила только взглянет —
И весел труд ему и
страх!
Ночь, проведенная без сна,
Страх видеть истину — и миллион сомнений!..
С утра по улицам бродил подобно
тениИ не устал — и в сердце мысль одна…
Один лишь злой намек, обманчивый, быть может,
Разбил в куски спокойствие мое!
И всё воскресло вновь… и всё меня тревожит,
Былое, будущность, обман и правда… всё!..
Но я решился, буду тверд… узнаю прежде,
Уверюсь… доказательства… да! да…
Мне доказательств надо… и тогда…
Тогда… конец любви, конец надежде!..
Чернеет
тень во всех углах —
И — странно — Оршу обнял
страх!
Исполняя таким образом роль привидения, кадет действительно успел навести
страх на многих суеверных людей, живших в замке, и на прохожих, которым случалось видеть его белую фигуру, всеми принимавшуюся за
тень покойного императора.
Что же это такое? Неужели ночные
тени, падающие от деревьев? Ноги стали подкашиваться от
страха у Любочки. Зорче вглядывается она в темноту широко раскрытыми, вытаращенными глазами… Сердце бьется все сильнее и громче в груди… Капельки пота выступили на захолодевшем лбу.
Я сидел за кустом и не смел шевельнуться. Иногда мне казалось, что я вижу какую-то
тень на реке. Мне становилось страшно, я терял самообладание, но не от
страха и не от холода, а от нервного напряжения. Наконец, стало совсем темно, и нельзя уже было видеть того места, где лежала мертвая собака. Я поднял ружье и попробовал прицелиться, но мушки не было видно.
Суеверия являются
тенью верований, и они всегда означают
страхи.
Красивые животные дрожат и упираются; от
страху по шерсти их перебегают
тени.
Ее охватывал панический
страх. Он еще более усугубился, когда в отворенную дверь своей комнаты она увидала, что дверь в кухню, только что отпертая ею, бесшумно отворилась и в нее вошла белая женская фигура, которая как
тень проскользнула в комнаты.
Уверенность, теперь несомненная, что, напуская на него
страх придуманными восстаниями и заговорами, коварные клики злодеев набросили на самодержавного государя
тень множества черных дел, самый намек на которые отвергнуть был бы его совестью, умом и волею — представляла царю его положение безвыходным.
Смотрите, в грозной красоте,
Воздушными полками,
Их
тени мчатся в высоте
Над нашими шатрами…
О Святослав, бич древних лет,
Се твой полёт орлиный.
«Погибнем! мёртвым срама нет!» —
Гремит перед дружиной.
И ты, неверных
страх, Донской,
С четой двух соименных,
Летишь погибельной грозой
На рать иноплеменных.
— Ты, милая девушка, пришедшая из того мира, что называет себя свободным, — что за грустные
тени лежат на твоем милом, прекрасном лице? А ты, мой смелый юноша, почему так бледен ты? Почему не упоение победою, а
страх поражения вижу я в твоих опущенных глазах? И ты, честная мать, скажи мне: какой ветер сделал твои глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий, сделал влажным твое старческое лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они были темными когда-то!
И думай, их пенью
Внимая вечерней, Минвана, порой,
Что лепкою
тенью,
Все верный, летает твой друг над тобой;
Что прежние муки:
Превратности
страх,
Томленье разлуки,
Все с трепетной жизнью он бросил во прах.
Чувства
страха я не испытывал, но вполне естественное раздражение и даже гнев не дали мне уснуть; однако ожидание мое было бесплодно, и ни единая
тень, ни единый звук не нарушили ночного молчания и пустоты за окном.